Распорядок дня имеет следующие составляющие: богослужение, послушание, трапеза, свободное время.

Каждый день утром все паломники подходят к игумении, чтобы получить благословение и послушание на день.

• Понедельник — в 13 часов в сестринском корпусе.
• День без Литургии — после утрени (около 8-30) в Никольском храме.
• Вторник — суббота: 6-40 перед утреней, либо после Литургии в Константино-Еленинском харме.
• Воскресенье, праздники — 9-00 в Никольском храме или после Литургии в Константино-Еленинском храме.

Богослужение. Для посещения обязательны все службы, указанные в еженедельном расписании богослужений (см. на доске объявлений в храме и гостинице). Паломники приходят в храм в будние дни в 6-40, к началу утрени, в воскресенье и праздники в 9-30, к часам.

Послушания. Время послушаний — вне богослужений, при необходимости, и во время богослужений.

Трапеза. Время трапезы строго определено.

Распорядок дня в Константино-Еленинском женском монастыре

• Завтрак — 9-00, если не служится Литургия. Если по расписанию — Литургия, то завтрака нет.
• Послушания — после завтрака, до обеда.
• Обед — 13-00, если нет Литургии. В дни совершения Литургии: в будни — обед в 11-00, в воскресенье и праздники — по окончании Литургии, около 12-30. Проходящим послушание в храме трапеза полагается после «Отче наш», чтобы вернуться в храм к концу богослужения и сразу начать уборку.
• Послушания — после обеда, до чая.
• Чай — 16-00.
• Послушания — после чая, до ужина, либо вечернее богослужение в 17-00 (в понедельник и среду — акафисты в Никольском храме).
• Ужин в 20-00, либо сразу по окончании всенощного бдения.
• Свободное время — после ужина, если нет срочных работ.
• Отбой — 23-00. К этому времени все должны находиться в своих кельях. Прогулки по територии ночью запрещаются. Гостиница закрывается на ключ в 23-00, открывается в 5-30.

Колокол отметил полночь. В звучащих молитвами сумерках люди спешат к хорам, бесшумно ступая по полу. Начинается долгий день монаха. Час за часом, он будет протекать в ритме утрени и заутренних служб, первого, третьего, шестого и девятого канонических часов, вечерни и повечерия.

Невозможно установить точно, как монах использовал время. Прежде всего, потому, что сведения о Средневековье в этом плане весьма приблизительны, а сама эпоха, по сравнению с нашей, была менее чувствительна к ходу времени и не придавала ему большого значения. Затем, потому что распорядок дня был различным в разных монашеских орденах и конгрегациях, как во времени, так и в пространстве. И, наконец, потому что в одном и том же монастыре время суток варьировалось в зависимости от времени года и церковного круга богослужения. Можно привести много разных примеров, но мы ограничимся тем, что, следуя книге отца Кузена, рассмотрим распорядок, типичный для клюнийского ордена в период равноденствия, то есть на первую половину апреля - начало пасхального времени, а также распорядок дня на вторую половину сентября.

Примерно половина первого ночи (в среднем) Всенощная (с утреней).

Около 2.30 Снова ложатся спать.

Около 4 ч. Утреня и службы после заутрени.

Около 4.30 Снова ложатся спать.

Около 5.45 до 6 часов Окончательный подъем (с восходом солнца), туалет.

Около 6.30 Первый канонический час.

Капитул (собрание монастыря):

• · богослужебная часть: молитвы, вторая часть первого часа, чтение главы из устава или Евангелия на сегодняшний день с комментариями аббата, или, в отсутствие последнего, приора;
• · административная часть: отчет должностных лиц монастыря, сообщение аббата о текущих делах;
• · дисциплинарная часть: обвинение монахов, нарушивших дисциплину один раз за неделю: они каются сами, и их обвиняют их братья - это обвинительный капитул.

Около 7.30 Утренняя месса, на которой монастырская братия присутствует в полном составе.

С 8.15 до 9 ч. Индивидуальные молитвы - это обычное время от праздника Всех Святых до Пасхи и от Пасхи до 13 сентября.

С 9 ч. до 10.30 Третий час, за которым следует монастырская месса.

С 10.45 до 11.30 Работа.

Около 11.30 Шестой час.

Около 12.00 Трапеза.

С 12.45 до 13.45 Полуденный отдых.

С 14 ч. до 14.30 Девятый час.

С 14.30 до 16.15 Летом работа в саду, зимой, а также в плохую погоду - в помещениях монастыря, в частности, в скриптории.

С 16.30 до 17.15 Вечерня.

С 17.30 до 17.50 Легкий ужин, за исключением постных дней.

Около 18 ч. Повечерие.

Около 18.45 Отходят ко сну.

После повечерия зимой один монах должен был совершать обход помещений с горящим фонарем в руках, чтобы его узнавали. Ему предстояло последовательно проверить все постройки, приемную, хоры, кладовую, трапезную, лазарет и закрыть входные ворота во избежание поджога и проникновения воров, а также чтобы никуда не выходили братья...

Сон, дневной отдых, пробуждение

У картезианцев продолжительность сна колеблется от 6 часов 20 минут в период летнего солнцестояния до 9 часов в конце сентября. По прошествии сентября она сокращается до 6 часов 45 минут, чтобы снова увеличиться до 7 часов 45 минут в конце октября, и вновь укорачивается до 6 часов 20 минут со 2 ноября. Таким образом, максимум времени на сон отводится в конце сентября, а минимум - на Пасху, тогда как среднегодовая продолжительность сна монаха составляет 7 часов 10 минут.

По мнению картезианцев, недостаточно выделить какое-либо определенное время на сон в рамках одних суток, как это делаем мы. Оптимально, особенно для монашества, установить необходимую продолжительность сна в зависимости от разных времен года.

Помимо желания умерщвлять свою плоть существуют и иные причины, которые, несомненно, влияют на режим дня монахов. В Средние века люди просыпались с восходом солнца и даже еще раньше. Тому, кто хотел вести правильную жизнь, надлежало вставать очень рано, в тот час, когда все остальные еще спят. Кроме того, монахи всегда испытывали особое расположение к ночным часам и первой заре - предрассветным сумеркам. Св. Бернар восхваляет часы бодрствования в прохладе и тишине, когда чистая и свободная молитва легко возносится к Небу, когда дух светел, а в мире царит совершенный покой.

В монастыре источники искусственного освещения были редкими. Как и крестьяне, монахи предпочитали работать при дневном свете.

Монахам полагается молиться в то время, когда не молится никто другой, они должны петь вечную славу тем самым ограждая мир подлинным духовным щитом. Однажды корабль короля Филиппа Августа был застигнут на море бурей, и король повелел всем молиться, заявив: "Если нам удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве".

Другая особенность монашеской жизни, способная поразить наших современников, - это время трапезы: вкушать пищу дозволяется не раньше полудня. А некоторые варианты распорядка дня монахов-бенедиктинцев X века предусматривали одно-единственное вкушение пищи в течение суток: зимой - в 3 часа дня, а Великим постом - в 6 часов вечера. Нетрудно представить себе, какое это испытание для людей, которые с двух часов ночи были на ногах. Становится понятным, почему французские слова "diner" - "обедать, ужинать", "dejeuner" - "завтракать" буквально означают "прервать пост" - "rompre le jeune".

Летом распорядок предусматривает две трапезы: обед в полдень и легкий ужин около 17–18 часов, отменявшийся в дни поста.

Другая характерная черта распорядка монашеской жизни: занят целый день, нет ни одной свободной минуты, хотя монахи мудро чередуют часы большого напряжения и часы отдыха. Нестойкому духом просто не оставалось времени на праздные мечтания и уныние.

Во всех старых уставах дозволен дневной отдых. Это объясняется краткостью ночного сна монахов, утомительностью бодрствования и трудов, а также жарой (не надо забывать, что бенедиктинский устав составлялся в Италии). "Сиеста" летом длилась в среднем от одного до полутора и даже двух часов. В разных монастырях было заведено по-разному.

Изначально картезианцы отдыхали на скамьях во внутренних помещениях монастыря. Дневной отдых предусматривался главным образом для стариков и болезненных монахов. Затем постановили, что "сиеста" разрешается "из сострадания к человеческой слабости", как гласит один картезианский текст. Ложиться предписывалось в строго установленное время - тотчас же после повечерия; бодрствовать без особого разрешения старшего не дозволялось (из страха зайти слишком далеко в умерщвлении своей плоти). После утрени отцы не ложились спать снова, за исключением дней кровопускания, о которых мы расскажем дальше. Они были обязаны носить пояс, не снимая его даже во время сна. Этот пояс служил как бы напоминанием евангельского призыва: "Пусть чресла ваши будут опоясаны" и свидетельствовал о готовности монахов в любой момент подняться по слову Божию, с одной стороны, а с другой - намекал на соблюдение монашеского обета целомудрия. Кто же не хотел отдыхать после полудня, тот мог читать, править рукописи или даже упражняться в монастырском песнопении, но при условии, что не помешает другим.

Если монах не вставал с постели при первом же звуке колокола ("без промедления", как писал св. Бенедикт), это считалось проступком, который рассматривался на обвинительном капитуле. О том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи! Монах должен был непрестанно двигаться, с фонарем в руках отыскивая того, кто в нарушение порядка продолжал спать. Когда таковой находился, в его ноги ставился фонарь, и, наконец, разбуженный любитель поспать в свою очередь обязан был с фонарем в руках обходить весь монастырь, пока не отыщет другого провинившегося. Итак, следовало проворно подняться и ни в коем случае не опоздать к утрене. Рассказывали, что однажды ночью Петр Ноланский, основатель ордена мерседариев, проспал. "Поспешно облачившись, он направился по темным коридорам к хорам. И каково же было его удивление, когда он увидел там яркий свет, а вместо монахов, которые не проснулись с ударом колокола, ангелов в белом, восседающих на церковных скамьях. Место же генерального магистра ордена занимала сама Пресвятая Дева с раскрытой книгой в руках" (Д. Эме-Азам).

Гиг, мудрый наставник картезианцев, говорил, что перед тем, как лечь, нужно выбрать себе какой-либо предмет для размышления и, думая о нем, засыпать, дабы избежать ненужных грез. "Таким образом, - добавляет он, - твоя ночь будет светлой, как день, и ночь эта, ее озарение, которое тебя осенит, будет тебе утешением. Ты уснешь мирно, ты будешь отдыхать в тишине и покое, ты проснешься без труда, ты встанешь легко и с легкостью же вернешься к предмету своих размышлений, от которого не успел отдалиться за ночь".

А если, несмотря ни на что, монах не засыпает? Если он болен и не спит? "Ты можешь петь молитвы; но будет лучше, если ты воздержишься от этого". Что же касается кровати, то Элиот рассказывает одну из тех благочестивых легенд, которыми поучали тогдашних мирян. Св. Гильом Верчельский, основатель конгрегации Монте-Вирджино, стал однажды жертвой клеветы. Придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили его в лицемерии и, дабы продемонстрировать, что "сердце его исполнено страстей и пороков", подослали к нему куртизанку. Распутница пообещала придворным совратить монаха. Святой же притворился, что уступит ее желанию, но "при условии, что она ляжет с ним в ту же постель, на которой спит он сам... Она была очень удивлена... когда вошла в помещение предполагаемого совращения и увидела там лишь ложе, наполненное раскаленными углями, на которых и почивал святой, приглашая ее лечь рядом". (Как видим, святые прибегают к весьма любопытным средствам, дабы не впасть во искушение.) Куртизанка была столь поражена увиденным, что тут же обратилась в христианскую веру, продала свое имущество и принесла все деньги св. Гильому, который основал для них женский монастырь в Венозе, а настоятельницей сделал ее саму. Покаяние этой женщины, ее строгость и добродетели принесли ей посмертную славу. Это - блаженная Агнесса де Веноза.

Жить бедно - жить свободно

Слово "бедность" очень неоднозначно: бедняк в США может слыть богачом в Азии. Что же означало быть беднее крестьян в эпоху Средневековья? Во всяком случае, под бедностью не подразумевали совершенную нужду, ставящую человека в полную физическую и моральную зависимость от других. Бедность больше противопоставлялась могуществу, нежели богатству.

По сути, идеал бедности - это идеал свободы, независимости, отказ от стремления к присвоению чужой собственности, который выражался в миротворчестве, добровольном пацифизме тех, кто не хотел вступать в порочный круг насилия (паломники, монахи, клирики, кающиеся грешники).

В действительности же эта проблема была не из простых, и потому она вызывала бесчисленные толкования и споры. Изначально бедность служила логическим следствием "полного отречения, являвшегося главным в призвании к совершенной жизни; она означала оставление всего, но не в том смысле, чтобы стать бедным, а чтобы вести отрешенную жизнь" (Ж. Леклерк).

Начиная с XII века идеал бедности, "бедности добровольной", как написано в доминиканском тексте 1220 года, обладал "особой притягательностью, иногда даже гибельной... Он был у еретиков, у ортодоксальных гумилиатов, у католических бедняков, но именно с появлением св. Франциска этот идеал пережил подлинный расцвет" (М. Д. Кноулс). С тех пор "жизнь в бедности стала осуществлением аскезы, которая сама по себе являлась благом" (Ж. Леклерк). (В 1950-е годы мы видели, как достоинства жизни в бедности открывали дети наиболее обеспеченных классов самой богатой страны в мире.)

Но как в обществе, развивающемся и презирающем, даже подавляющем низшие классы, придерживаться этого "предпочтительного образа христианской святости и искупления" (П. Викер), каковым является бедность? Что надо делать, чтобы жить бедно?

Монахи клюнийского ордена, верные формуле: "бедный монах, богатый монастырь", переносили на постройки монастыря всю ту роскошь, в которой отказывали себе. И на этом пути, пышно прославляя Бога, они вскоре дошли до крайности.

Быть бедным - не означало ли это ходить босиком и в рубище, как призывал св. Доминик, смиренно стучаться в каждую дверь с протянутой рукой, "общаясь с Богом и говоря о Боге с самим собой или с ближними", отдавать в конце года, как учили доминиканцы, бедным и церкви все то, что не было использовано? Приверженность идеалу бедности (а также знание людей) приведет к тому, что нищенствующие монахи будут просить подаяние натурой - брать только продукты, одежду и, примечательный факт, книги, - чтобы деньги не запятнали их бедность.

Бедность цистерцианцев не была нищетой или лишением, она воплощала собой принятие общежительной жизни со всеми соответствующими последствиями: полный отказ от всего личного, в том числе от земных благ, отрешенность. А бедность францисканцев - это "акт чистой любви", скорее даже мистический, чем аскетический. Премонстранты соблюдали менее строгую бедность, чем цистерцианцы, и менее пылко возносили ей хвалу, чем францисканцы. Крестоносец же "беден земными богатствами, но богат нищетой", ибо его единственное богатство - Христос.

У картезианцев бедность определялась целесообразностью. "Одежда нужна тебе, - писал их законоучитель, - чтобы защитить себя от холода, но не ради щегольства. Также и пища - для утоления голода, а не в угоду чреву... Не потакай прихотям собственной плоти (именно в этом - мудрость, мера, discretio* [Понятию discretio будет посвящена отдельная глава. (Прим. ред.)])... но лишь обеспечивай плоть необходимым".

Бригиттины прикидывали, что им потребуется на год, и на следующий день после праздника Всех Святых раздавали все лишнее, по их мнению: "и пищу, и деньги", пренебрегая запасом на черный день, то есть ни во что не ставя случай.

Гранмонтанцы, дабы избежать обогащения, продавали излишки дешевле обычного. Поскольку они не позволяли себе собирать пожертвования и просить милостыню, им оставалось лишь уповать на то, что Бог не оставит их. Конечно, поступая так, они рисковали. Но как иначе прожить в бедности? И как, живя бедным, не стать богатым?

Не счесть назидательных историй об идеале бедности. Одон, аббат Клюнийский, увидев, как один монах не дает нищему войти в монастырь, сделал тому внушение и сказал бедняку: "Когда он предстанет пред вратами Рая, воздай ему тем же". Тот же Одон, повстречав старого изможденного крестьянина, посадил его на свою лошадь и взял его суму, "наполненную черствым хлебом и гнилыми луковицами, издававшими зловоние". Одному из своих монахов, который не мог скрыть отвращения, Одон сказал: "Ты не переносишь запаха бедности".

Целомудрие

Понятия "жизнь в святости" и "целомудрие" - синонимы. Канонические источники мало говорят о нем, поскольку это вещь очевидная. Иногда речь заходит о "целомудренных", о "добродетели воздержания", о непорочности. Собственно обет целомудрия появляется в период монастырских реформ XI-XII веков, а теория трех обетов - только в XIII веке.

Неужели обет целомудрия соблюдался всеми и всегда? Поверить, что это было так, можно лишь забыв, что речь идет о живых мужчинах и женщинах, хотя при чтении хроник и создается впечатление, будто нарушения этого обета случались гораздо реже, нежели вспышки насилия, случаи бегства из монастыря, проявление алчности, небрежение повседневными обязанностями.

Говорится не столько о борьбе с искушением, ибо исход этой борьбы всегда неясен, сколько о том, как удалиться от причины искушения, ведь, по мнению гранмонтанцев, если даже искусный Давид, мудрый Соломон и могучий Самсон попадались в сети женщин, кто из простых смертных устоит перед их чарами? Недаром в отсутствие женщины лукавый использует ее образ для искушения мужчины, кто же устоит, когда она рядом? Дабы соблюсти непорочность, мудрец спасается бегством. Наполеон говаривал, что это из любви.

А св. Бернар утверждал, что целомудрие превращает человека в ангела. Онтологически человек не преображается, оставаясь самим собой, но в противоположность ангелам, целомудрие коих является естественным состоянием, человеческое же целомудрие может быть только плодом дерзновенных усилий добродетели. Ученый схоласт из Клерво хорошо знал людей, а посему внес уточнение, что целомудрие без милосердия - ничто. Сказанное о милосердии он распространил и на другие добродетели, в частности на смирение, которое, по его утверждению, гораздо более похвально, чем девственность, ибо смирение - это заповедь, тогда как целомудрие - только совет (и всегда ли он услышан!).

Согласно сборнику обычаев Эйнсхема монах может избавиться от вожделений плоти, призвав на помощь следующие "духовные блага": устав, молчание, пост, затворничество в монастыре, скромное поведение, братскую любовь и сострадание, уважение к старшим, прилежное чтение и молитву, памятование о прошлых ошибках, о смерти, страх перед огнем чистилища и адом. Без уважения к этим "множественным и прочным связям" монашеская жизнь теряет чистоту. Молчание "хоронит" пустые и праздные слова, пост смиряет дурные желания, а затворничество удерживает от разговоров на городских улицах. Памятование же о совершенных в прошлом ошибках в известной мере предупреждает ошибки будущие, страх перед чистилищем устраняет мелкие грехи, а страх перед адом - грехи "преступные".

Жизнь в молитве

Молитва в совокупности с другими религиозными проявлениями - созерцанием, внутренней тишиной, безмолвием, откровением, таинством жертвоприношения - позволяет человеку вступить в общение с Богом. Молитва как выражение страха или угрызений совести, доверчивости, крика надежды или признательности является для молящегося средством либо приблизиться к Богу, либо понять, насколько лик Бога, невзирая на все усилия, остается далеким, "глубинным, неясным, безличным" (А.-М. Беснар).

Молитва - это действие, которое может привести либо к чистому созерцанию, сосредоточенному на "познании Бога, на осознании земного изгнания, на отрешенности молчания, на духовной причастности", что является мистичностью любви; либо к деятельности, находящей выражение в посланиях к людям, в мудрости, в братском обмене, - и тогда это мистичность общей трапезы (М. де Серто).

Эти люди из огня и железа, каковыми были монахи Средневековья, ежедневно являли свою веру в молитве, в тех "стандартных образцах молитвы", которыми служили литургии, равно как и в хоровом пении, и в жестах: поклонах, земных поклонах, воздеянии рук, повержении ниц, коленопреклонении... Все это и есть тот особый язык монаха, при помощи которого он выражает свое состояние "изо всех сил", то есть всем своим существом.

Такая эпоха, как наша, обладающая столькими десакрализующими факторами, вряд ли может понять состояние духа монашества тех ярких и светлых столетий, какими во многих отношениях были Средние века.

Что может чувствовать монах, молящийся или совершающий мессу в предрассветных сумерках Клерво или Алькобаса? Вероятно, мы сумеем хотя бы слабо и приблизительно понять эмоции этого человека, живущего на более возвышенном и богатом духовном уровне, если вспомним то ощущение света, каким наполняют нас первая любовь, вдохновение творчества, философские раздумья, сочинение музыки, радость материнства, поэзия слова, созерцание красоты, жертвенные порывы героизма, все, что достойно называться "мирскими молитвами".

На протяжении этой книги нам предстоит знакомиться с жизнью монахов, организованной и расписанной с величайшей тщательностью от момента пробуждения до отхода ко сну. В сводах правил и обычаев скрупулезно регламентированы мельчайшие факты повседневной жизни: как следует приветствовать аббата, как брать хлеб и держать стакан. Однако из-за обилия этих подробностей не следует упускать из виду, что жизнь монахов строилась не ради того, чтобы трудиться в поле, раздавать милостыню или переписывать рукописи, но исключительно ради молитвы. Их жизнь - это молитва. И действительно, сказать: "они молились" - значит сообщить важнейшее о жизни этих тысяч людей, которые на протяжении столетий подчиняли свою жизнь единственной цели - молиться как можно лучше. Посты и воздержания, ночные пробуждения, прерванный сон, испытание холодом, умерщвление плоти из послушания, целомудрие, до мелочей расписанное поведение, превосходное самообладание - все это приобретает свое полное и законченное значение только в свете этой единственной цели: проводить жизнь в молитве. И все это само по себе является молитвой, молитвенным предстоянием всей жизни.

Такова, если можно так сказать, организация молитвы во времени: день, годовой круг богослужения, жизнь и смерть.

Организация же молитвы в пространстве - монастырь, церковь, трапезная - также неизменно стремится сделать веру присутствующей, зримой, воплощенной, творящей и таким образом обеспечить полноту молитвы и духовной жизни, их постоянство и непрерывность. Именно это присутствие и действие только и могут объяснить чудо, на протяжении веков тысячу раз повторяющееся в архитектурных формах, в пышной красоте обителей во всех уголках средневековой Европы, во всех монашеских орденах, от самых богатых до нищенствующих. И повсюду эта красота будет источать веру.

Но действительно ли эта жизнь в молитве творилась изо дня в день всеми монахами без исключения? Было бы наивным так думать. Долгие дни в бесконечной молитве, типичные для клюнийского ордена, без сомнения перемежались моментами усталости и рассеянности. Вполне вероятно, что для некоторых монахов самые прекрасные службы сводились лишь к "трупам жестов" и "призракам слов", если процитировать эти сильные выражения Романо Гуардини. Именно для того, чтобы избежать "замирания" молитвы, ежедневно меняется последовательность богослужения. А также, дабы оживлять и питать молитву всех и каждого, действия участников литургии согласуются между собой, и все это ради того живого единства, без которого монашеское общежитие сделалось бы адом.

Но не может быть, чтобы все без исключения в совершенстве и с постоянством делали все, что полагается, к чему в период своего испытательного срока готовились будущие монахи. Уставные предписания, отчеты визитаторов (инспекторов) свидетельствуют о том, что и в этой области также могли проявляться человеческие слабости. В монастыре наказывают монаха, который рассеянно стоял на службе, не попадал в тон при пении или опоздал. Монахам запрещают замедлять пение (несомненно, это попытка оттянуть время работы).

Рабле в шутку говорил о брате Жане Зубодробителе, что тот был "прекрасным ускорителем часов, торопителем служб и сократителем всенощных". И, похоже, подобные монахи встречались в реальных аббатствах, о чем красноречиво свидетельствует та настойчивость, с которой в сводах правил описывается идеальный ритм богослужения.

Хроники и сборники наглядно демонстрируют, что и у лучших из лучших случались свои слабости, что духовная жизнь не протекала во всей своей полноте непрерывно и ежедневно даже в наиболее строгих аббатствах, даже на первых этапах ревностного усердия в устроительстве монастырей, даже у святых каковыми весьма часто бывали монахи.

Пение

Цистерцианцы следили за тем, чтобы псалмы не исполнялись слишком поспешно. Другие же впадали в противоположную крайность и пели, торопливо глотая слова. Ги де Шерлье, ученик св. Бернара, составил трактат "О пении", в котором советовал монахам петь "энергично и чисто, во весь голос, как подобает и по звучанию, и по выражению". В то же время он рекомендует вновь избранному аббату запевать Veni Creator* [Гряди, Создатель (лат.).] в воспоминание о своем предшественнике "умеренным" голосов, "источавшим бы раскаяние и сокрушение сердца", нежели красоту пения.

Обвинительный капитул

В присутствии всей братии каждый из монахов кается в содеянных грехах и нарушениях устава. Это собрание называется обвинительным капитулом. Среди людей, чья жизнь тщательно регламентирована, где в принципе каждый предъявляет к себе максимальные требования, вменяя себе в вину любую мелочь, не прощая себе ничего, прегрешений оказывается множество. Если же у человека слабые нервы, он может впасть в состояние, называемое "болезненной нерешительностью", такого монаха парализуют боязнь совершить ошибку и мысли о том, что он поступает неверно.

В остальном же припоминание ваших грехов, по словам св. Августина, "в духе милосердия и любви к людям и ненависти к греху" становится обязанностью других монахов. Само по себе delatio - "обвинение" еще не приобрело того уничижительного смысла, какой появится впоследствии, оно являлось обязательным (в Эйнсхеме предусматривалось наказание для тех, кто не выносил "обвинения" себе), и само вынесение обвинения должно было оживить память остальных. С другой стороны, специальный монах "разведчик" занимался тем, что записывал упущения и прегрешения братии, чтобы потом объявить о них на капитуле.

В настоящее время постепенно изживается практика обвинительных капитулов. Считается, что "капитул легко использовать для удовлетворения не слишком благородных стихийных побуждений". Верится в это охотно. Кроме того, акцентируя внимание на мелких и незначительных нарушениях, практика этих капитулов освещала чисто внешние правила поведения, притупляя восприимчивость к более серьезным проступкам в отношении христианского духа и правил монашеского общежития.

Сборники обычаев описывают церемонию оглашения прегрешений и указывают ее место и время. К примеру, после чтения отрывка из устава, этого "зерцала совершенства", аббат произносит: "Если кому-то есть, что сказать, пусть говорит". Из рядов братии выходит монах и падает ниц. Аббат спрашивает: "По какой причине?" Виновный встает и отвечает: "По причине моего прегрешения, дом* [форма обращения к лицу духовного звания (Прим. ред.).] аббат". Далее следует изложение обстоятельств, при которых совершен проступок (например, монах опоздал в храм или, как сказано в сборнике обычаев Эйнсхема, оставил у себя хотя бы на один день найденную вещь, ибо тем самым он запятнал себя грехом воровства). Наказание должен определить старший, в обязанности которого входит и публичное увещевание провинившегося. По крайней мере, можно надеяться, что таким образом достигаются три цели: первая - проявить к нарушителю милосердие и сострадание братии, что является необходимым условием монашеского общежития. Вторая - упрочить сплоченность братии, непреклонно борясь с любым проявлением слабости и с корнем вырывая "шипы соблазна", как гласит бенедиктинский устав (XIII, 27), где предусмотрено, что все должны высказать друг другу свои обиды и примириться со своими "обидчиками" до заката солнца. Третья - удерживать каждого монаха в состоянии предельной духовной собранности, не давая забывать ему и о смирении.

О греховных помыслах, таящихся в глубине души, не высказываются в присутствии обвинительного капитула, но сообщают на исповеди старшему.

Вот чудесная история, в которой действуют известные персонажи: Бог , лукавый , Аббат , который осуждает мелкий грешок: монах задремал на утрене.

Аббат: Сын мой, преклоните голову, когда поют "Славу".

Лукавый: Он не склонит голову, прежде чем не расторгнет эти узы греха (имеется в виду прегрешение монаха, которое превратило его в слугу дьявола).

Аббат: Господи, не дай погибнуть этой заблудшей овце, избавь ее от пут греха и врагов.

Бог: Я избавлю своего раба от пут греха, а вы (аббат) покарайте греховного.

Покаяние и дисциплина

Во всех этих случаях провинившийся раскаивается в грехах. Отметим при этом, что первоначально слово "покаяние" означало "раскаяние", "обращение (к Богу)", "удаление от греха", но не искупление своей вины. Слово "дисциплина" тоже претерпело аналогичную эволюцию. Оно произошло от слова "ученик" (discipulos) - тот, кого обучают. И в начале оно означало "преподавание"; затем - преподаваемый предмет ("моя дисциплина", - говорит преподаватель); потом - средства, необходимые для того, чтобы учить и направлять людей (после этого заговорили о правовой, семейной, школьной дисциплине и пр.), затем - соблюдение членами определенной группы правил и обычаев, принятых в данной группе.

И отсюда слово эволюционировало в ином направлении: оно стало означать совокупность наказаний для монаха, нарушившего дисциплину. А среди этих наказаний одно стало называться самим этим словом - "дисциплина". Речь идет о розгах или кнуте из веревок или маленьких цепочек, которые использовались монахами для умерщвления плоти или для наказания провинившегося. Всем известна реплика Тартюфа: "Лоран, прибери мою власяницу и дисциплину", то есть плеть.

Эта самая "дисциплина", которая вначале использовалась добровольно, превратилась в дополнительное средство наказания, соответствующее нравам той эпохи, а впоследствии сделалась обычным инструментом для умерщвления плоти, предусмотренным уставом, но зависящим от воли настоятеля. Нездоровое пристрастие к бичеванию, можно сказать, результат "демократизации" этой "дисциплины".

В дальнейшем мы обратимся к "Уголовному кодексу" монахов, а именно к главе, посвященной вопросам управления. Теперь же мы только заметим, насколько несправедливо судить о степени и качестве соблюдения устава на основе чтения лишь докладов инспекции и сборников обычаев. Каков же был процент малых и больших правонарушений, "индекс преступности", в том сообществе, которое было подчинено самой суровой дисциплине и в разные эпохи насчитывало от нескольких десятков до тысяч человек? Даже если бы мы располагали точными цифрами, то все равно было бы трудно оценить настоящий пафос монашеской жизни тех далеких веков. Ведь столько факторов могли приметаться и ужесточить наказание за грехи: настоятель оказался строгим и придирчивым, или же это был настоятель, с возрастом сделавшийся снисходительным, а возможная болезнь усугубила усталость, или влияние оказал сам век... .....

В итоге можно согласиться с Жаком Урлье, что за исключением некоторых серьезных, тяжелых случаях обернувшихся скандалом, все-таки даже в самые смутные времена число и тяжесть прегрешений, совершенных монахами, неизменно значительно ниже в сравнении с преступлениями мирян. На протяжении веков монашество было нравственной элитой в глазах всех остальных слоев населения.

В этом факте нет ничего необычного. Добровольность вступления в монастырь, верность взятым на себя обязательствам (я употребляю это более понятное для наших современников слово вместо прекрасного старого слова "обет"), приверженность (хотя порой и слабая) регламентированной жизни, постоянный контроль со стороны "малой группы", которая непрерывно окружала, обволакивала каждого из своих членов, пылкое благоговение, воодушевлявшее людей той эпохи, которым, следует напомнить, был присущ страх перед преисподней, - все это, несомненно, объясняло высокую нравственность поведения и поступков монашества, причем не только из боязни наказания. "Похвальная жизнь", - говорили картезианцы о достойно прожившем свою жизнь монахе. И эта формулировка применима к огромному большинству тех, кто прожил свою жизнь в соблюдении устава и в послушании своему аббату.

Умерщвление плоти

Некоторые примеры как индивидуальной, так и коллективной практики умерщвления плоти, вменявшиеся в обязанность уставом и обычаями, все еще продолжают представлять интерес. А пример подвига некоторых аскетов при всей их героичности или, может быть, именно благодаря этой героичности, всегда достоин подражания.

И этот пример, как следует отметить, особенно сильно поражал воображение умов грубых, недоверчивых и простых. Ему следовали люди, тело и душа которых с детства были привычны к постам, терпеливому превозмоганию бед, к холоду и голоду, к неизлечимым болезням, к бесчисленным превратностям социальной жизни.

Вот почему истовая вера монахов часто приводила к крайностям из благочестия, к поведению дервишей, к действиям, в которых отчасти проглядывал мазохизм.

Не будем останавливать внимание на прутьях с шипами или на горячих углях, на которые ложатся, дабы победить "страсти". Или на чтении наизусть всей Псалтири с крестообразно раскинутыми руками (crucis vigilia), так что у практиковавших это ирландских монахов само слово "figill" в итоге стало обозначать "молитву". Но что сказать о могильной яме, куда ежедневно после канонического третьего часа бросают горсть земли аббат и монахи бригиттинского ордена, чтобы всегда помнить о приближении смерти? Или о гробе, который с той же целью поставлен у входа в их храм? Этому ордену было на что опираться. Его основательница, св. Бригитта Шведская (XIV век) - единственная шведская святая - "каплю за каплей проливала на свое тело горячий воск, чтобы таким образом памятовать о страданиях Сына Божьего" (Элио). Конечно, следует признать, что между каплями горячего воска и Голгофой есть немалая разница. Для нас же главное - уяснить, к каким странным упражнениям может привести людей стремление умертвить свою плоть.

У валломброзанцев новиции* [те, кто готовится к принятию пострига. (Прим. ред.)] должны были голыми руками вычистить свинарник. Давая обет, они в течение трех дней в облачении лежали распростертыми на полу неподвижно и храня "сугубое молчание". Это именно устав, плод коллективного опыта, а не индивидуальное воображение. Но результат тот же.

Другой аспект монашеской веры и того тщательного соблюдения порожденных ею правил: в аббатстве Бек, если пресуществленное вино, кровь Иисуса Христа, проливалось на камень или на дерево, то нужно было соскрести это пятно, смыть его, а эту воду выпить. Точно так же следовало выпить воду после стирки одежды, на которую попало это вино.

Вера в реальное присутствие Иисуса Христа на Божественной литургии была необычайно сильна. Кальме рассказывает об обычае, существовавшем в церкви еще в его время: причастившимся прихожанам давали по кусочку хлеба и глотку вина, чтобы ни одна частица святого причастия не выпала изо рта и была запита.

Исповедь

К середине XI века исповедь еще сохраняла в себе некоторые черты древнего таинства, а именно, открытость перед духовным отцом, форму публичного покаяния, ритуал примирения с ближними и с самим собой без вмешательства священника.

В XII веке исповедь обогатилась благодаря тому, что религиозная жизнь стала более внутренней, связанной с расцветом индивидуальной личности. Исповедь означала эсхатологическое предвосхищение Страшного суда и одновременно прославление Бога, признание перед Ним своих грехов - перед Единым Безгрешным. Во второй половине XII века и в XIII веке исповедь сделалась обязательной, что дало повод формального отношения к ней. Тогда же была разработана умозрительная доктрина таинства исповеди, определявшая предмет самой исповеди, частоту ее совершения, процедуру проведения, священника, который может принять ту или иную исповедь, и т. п. В монашеских орденах исповедь считалась обязанностью. Визитаторы и капитулы контролировали строгое соблюдение ее правил.

"Повседневность"

Чем занимался картезианец вне того дела, которое в его глазах было самым главным, - то есть вне богослужения и частной молитвы? Он вел хозяйство, поддерживал огонь, занимался интеллектуальной и художественной деятельностью: переписывал рукописи, раскрашивал гравюры, сличал копии с подлинниками, переплетал книги. Ради поддержания здоровья, чтобы телесно быть в состоянии выполнять свои духовные обязанности, монах также работал физически: "трудился в саду, строгал, колол дрова"... Заготовка дров была традиционным занятием в Шартрез: за эту работу брались, когда усталость глаз, головная боль или утомление от долгого сидения на одном месте вызывали потребность "развеяться", как говаривали в XVIII веке. Еще следовало "избегать интереса к физическому труду - хранить себя от привязанности к физической работе: чем меньше к ней привязан и чем больше видишь в ней развлечение, тем более сохраняешь свою свободу".

В феодальном мире важным являлся вопрос о том, ходить ли пешком или ездить верхом на лошади. К тому же в некоторых орденах было довольно много монахов благородного происхождения. Ходить пешком пристало простолюдинам, а ездить на осле, как тринитарии-матюрены, или на муле, как кармелиты, значило проявлять большее смирение. Папа Гонорий III в 1256 году разрешил монахам ездить верхом. "Позволительно ли монахам ездить верхом, сообразно ли это уставу и достоинству?" - вопрошали визитаторы Клюни. И ответ им последовал утвердительный: "Конечно же".

Но все было не столь ясно и понятно. Те же самые визитаторы монастыря (в 1291 году) упоминают об одном монахе, имевшем лошадь и постоянно разъезжавшем на ней. Орден поручил настоятелю отобрать ее у монаха.

В тексте, приведенном Монже и датируемом 1407 годом, говорится о дороге, по которой монахи (речь шла о картезианцах Дижона) "могут ходить пешком и ездить верхом денно и нощно, когда им заблагорассудится", - выражение, само по себе производящее весьма забавное впечатление.

Что же касается игр, то в монастырях они были запрещены даже в моменты отдыха. Не дозволялось играть даже в шахматы или в трик-трак. Разрешались (у тамплиеров) лишь игра в классы (разновидность настольной игры с фишками) и некоторые другие подобные игры. Но, разумеется, никаких ставок. Игра в кости расценивалась в Клюни как преступление, влекущее за собой отлучение от церкви наряду с такими грехами, как... содомия, обращение к гражданскому суду или ссылка на несуществующие долги...

Разнообразие обычаев в монастырях

Вопреки общим почти для всех обычаям, но в то же время в соответствии с тем, как это делалось в Монте-Кассино, аббатство Бек не допускало, чтобы в неделю ваий (Вход Господень в Иерусалим) на богослужении держали пальмовые ветви, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы в руках были свечи, а в Пепельную среду* [Свое название получила по традиционному церковному обряду: во время молитвы в церкви священник посыпает головы верующих пеплом со словами: "Memento homo, quia pulvis es et in pulverem reverteris" ("Помни человек, что ты есть прах и во прах обратишься"), (прим. ред.)] (среда первой недели Великого поста) использовался пепел. От иных монастырей своего времени аббатство Бек отличалось и в другом: там не соблюдали ритуала Погребения Плащаницы в Страстную пятницу, процессии ко Гробу Господню, представления трех Марий, жен-мироносиц, в Пасхальное утро - всех тех церемоний, которые проводились (для большего воздействия на прихожан) в Дареме, Сен-Ванне, Сент-Уене, в Германии. Сестра М. П. Дикинсон, ученый комментатор сборника обычаев в аббатстве Бек, добавляет: "Присутствие Тела Христова во время шествия в Вербное воскресенье не умаляется отказом от таких обычаев, как Осанна в аббатстве Фруттуариа, Спаситель в Сен-Ванне, Гроб Господень в Фекане, порожденных заботой о замене реальностью духовных образов".

Аббатство Бек отказывалось также от обычаев, принятых в Клюни: например, в три Пасхальных дня огонь зажигали в самом монастыре, что было менее эффектно (но более эффективно), нежели принародное добывание огня посредством берилла (увеличительного "стекла"), как это делалось в Клюни.

Широко были распространены и другие обычаи: например, от св. Бенедикта Аньянского шла традиция читать после ужина Miserere* [Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже… - начало 50-го псалма], и этот обычай сохранился до наших дней. Тот же святой придал вполне определенный облик первому каноническому часу: чтение мартиролога, отрывка из устава, трех молитв - Deus in adjutorium (90-й Псалом), Gloria, Kyrie* [Бог в помощь (лат); Слава (лат.); Господи помилуй - Kyrie eleison (греч.).], а затем следовал обвинительный капитул.

Каждая конгрегация и каждый монастырь устанавливали свои собственные обычаи, несмотря на торжественное принятие решений на общих капитулах. Разнообразие присуще человеческой природе в такой же степени, как и приверженность к регулярности. Можно предположить, что монахи совершенно осознанно вводили в обиход тот или иной обычай, будто бы наилучшим образом отвечавший духу благочестия. Однако, в подобного рода исканиях преступалась грань разумного, поскольку накопление новаций порой перегружало распорядок дня и, вне всякого сомнения, вело от благочестия к "благочестиям". Например, иногда требовалось прочитать столько псалмов, что уже не оставалось времени ни на личную молитву, ни на размышления, ни даже на частную мессу, да и само чтение Псалтири получалось механическим и бездушным. Вот с чем трудно смириться: в Клюни в течение одного дня было принято читать такое количество псалмов, какое св. Бенедикт предусматривал на целую неделю! Отсюда и стремление цистерцианцев, премонстрантов, картезианцев, валломброзанцев и некоторых других вновь обрести путь к размышлению, к "обдумыванию" Божественного закона, к внутреннему молчанию.

А так же путь к ежедневной и частной мессе, обычно служившейся с XI века, но еще не сделавшейся общей для всех даже к XIII веку. Нередко случалось, что причащение совершали в качестве альтернативы мессе. Во всяком случае, в X веке Уставное согласие (Regularis Concordia) призывало монахов причащаться ежедневно. Цистерцианские установления предписывали монахам, которые не являлись священниками, причащаться один раз в неделю (по воскресеньям), а братьям-мирянам - семь раз в год. Даже те, кто не был священником, причащались Кровью и Телом Господним, когда "священник, совершающий богослужение, либо дает испить несколько капель Святой Крови при помощи золотой трубочки, либо погружает Тело Господне в потир". Евхаристия поистине занимает исключительно важное место в духовной жизни монастыря: умирающий, соборовавшийся и получивший предсмертное причастие, каждый последующий день, пока он жив, участвует в евхаристии.

Для создания обители нужны все

Наиболее ошибочным является представление о повседневной жизни монахов как о чем-то необъятном и давящем, механически однообразном в тягучести дней.

Пусть даже все францискацы (или трапписты, или доминиканцы) представляют собой некое "подобие семьи" как дети одних родителей, все равно они личности, каждый в отдельности, и чаще всего - ярко выраженные индивидуальности со своими слабостями и достоинствами. Ибо ни устав, ни послушание никогда не могут превратить людей в роботов. Каждый человек уникален и физически, и духовно. Поэтому монастырь объединяет в себе огромное разнообразие человеческих типов. Чтобы наилучшим образом описать это, я процитирую строки письма доминиканца, которому посвящена моя книга. Он приводит в пример прежде всего слова настоятеля траппистов:

"Аббатство напоминает оркестр, и в нем есть все: скрипки, которые звучат согласно, духовые инструменты, внезапно вторгающиеся в общую мелодию; есть саксофон, а в углу кто-нибудь из младших держит музыкальный треугольник, спрашивая, зачем он нужен... В аббатстве есть свой лентяй, брюзга, аккуратист, рассеянный, усердный в благочестии, готовый обманываться, льстец, ученый, на все руки мастер, энтузиаст (несколько наивный, даже простачок, но такой славный), нытик. Есть трудный монах, нуждающийся в том, чтобы им занимались отдельно, и который под разными предлогами идет к Полю или Жаку "пообщаться". Есть свой ворчун, необычайно услужливый; есть самый преданный и самый неумелый, огорчающийся, когда у него не просят помощи; есть такой, который считает себя психом, и это вынужден терпеть отец-настоятель во избежание худшего, и этот псих едва ли служит общему благу; есть юный певчий (с красивым голосом), которому еще предстоит подавить в себе плохо сдерживаемое желание власти... Есть неисправимый отстающий, есть вспыльчивый, есть вечно надутый... Случаются недоразумения, а иногда в тиши дух тьмы нашептывает, что отец такой-то пожелал вас. Есть тот, кто негодует по поводу всего, что выходит за пределы нормы, и слишком явно выражает свое негодование. Есть тот, кто ("с добрыми намерениями") прячет какой-нибудь инструмент или книгу, чтобы пользоваться ими самому. Есть растяпа, который ничего не кладет на место".

Эта зарисовка, этот живой набросок относится к недавнему времени; однако есть все основания полагать, что это действительно и для средневекового периода. Мой корреспондент, обладающий многолетним опытом и настроенный на философский лад, добавляет:

"У каждого в обители есть своя странность, недостаток, повторяемые ошибки, "жало в плоть" (2 Кор., 12:7). Это может быть заметно, а может и храниться в тайне, но подчас это длится всю жизнь... Оставив в стороне интимный аспект совместной жизни, - заключает он, - можно сказать, что есть общие испытания, общее терпение, общая радость. Все то, что находят в долгой совместной жизни".

Это позволит нам немного лучше понять, что же такое повседневная жизнь людей, собравшихся под одной крышей, в одном аббатстве. Это жизнь сообща, которая заставляет монаха в молчании терпеливо выносить странности, недостатки, грехи немощи всех и каждого, - все то, что постоянно возвращается и усиливается в течение жизни. Это также жизнь "повседневная, проживаемая в повседневности", и одна из сторон той "брани", которую монах должен каждое мгновение вести с самим собой, со своим нетерпением, своим негодованием, своими вспышками гнева, своим изнеможением! Чтобы в нем самом умер плотский человек со страстями, с земными привязанностями и слабостями, со всем тем, что препятствует духовному восхождению во всей его полноте. Ради достижения "смерти в себе".

Молчание и язык жестов

Молчание не везде и не всегда обязательно. К примеру, у гильбертинцев кузнецы могут разговаривать в трапезной, но вряд ли им позволяется нарушать безмолвие в кузнице. Однако, в общем и целом, склонность к безмолвию и желание соблюдать его присутствуют повсюду. В редких уставах и сборниках обычаев не найдется главы, посвященной молчанию. Лишь молитвенное обращение к Богу (opus Dei) отверзает уста, и звук голосов приобретает только больше значения. В остальном же "замкнутые уста есть условие покоя сердца". "Молчание - мать всех Добродетелей". Но если необходимо заговорить, то сделать это следует безо всякой гордыни. Разумеется, любые шуточки и неприличные истории везде и повсюду подвергаются осуждению.

Сборники обычаев требуют наиболее полного молчания в храме, в трапезной, в спальне, во внутренних монастырских галереях. После повечерия наступает тишина, которая еще и в наши дни остается одним из самых трогательных моментов дня в монастыре. Даже такие действия, как стрижка волос, кровопускание, омовение, выпечка просфор, должны совершаться в совершенной тишине, словно в комнате нет ни одного брата, как гласит устав Учителя. Текст аббатства Бек подчеркивает, что тишина должна быть такой, чтобы нельзя было даже услышать поскрипывания пера переписчика. "Чтобы никто не читал (в Средние века читали, тихо произнося слова вслух) и не пел, если только безмолвно... И чтобы каждый повторял псалмы про себя". Соблюдалось ли это предписание? Трудно узнать, и также трудно в это поверить. Во всяком случае, визитаторы Клюни отмечали, что в четырех главных местах, где требовалось соблюдение безмолвия, оно выполнялось не всегда.

Совместная жизнь предполагает словесное общение. И чтобы не нарушать безмолвия обители, использовали либо деревянную дощечку, покрытую воском (ее монахи носили на поясе), либо язык жестов.

Три сборника обычаев: Бернара из Клюни, Ульриха и Вильгельма из Гирсау (все относятся к XI веку) сообщают нам о таком языке. Эти маленькие словарики достаточно забавны прежде всего потому, что из них видно, какие предметы или блюда были наиболее употребительны и какие персонажи наиболее известны, а, кроме того, еще и потому, что символика этих жестов столь наивна и бесхитростна, что вызывает невольную улыбку.

В Клюни насчитывалось 35 жестов для описания пищи, 37 - для людей, 22 - для одежды, 20 - для богослужения и т. д. Хотите пару примеров? Вот обозначение молока: монах кладет мизинец в рот, как делают дети. Простой хлеб: большим пальцем руки рисуют крут, прижав к этому пальцу два других. Пирог: на ладони изображают крест, ибо пирог делят на части. Есть и знаки, позволяющие распознать, из чего этот хлеб - ржаной, пшеничный или из овса; то же самое по поводу вина: с травами ли оно, с пряностями или с медом, белое или красное. Одним и тем же жестом обозначаются форель и женщина: провести пальцем от одной брови к другой. Этот жест напоминает собой головную повязку женщины. Но при чем здесь форель? Дело в том, что она женского рода (как, впрочем, и другие рыбы)! Тот же знак служил для обозначения Пресвятой Девы Марии.

Язык жестов не был единым во всех монашеских орденах. Так, жесты Клюни столь же непонятны для гранмонтанцев, как для нас чуждый иностранный язык. В Клюни говорили "горчица", прижимая первую фалангу мизинца к большому пальцу, а гранмонтанцы сжимали пальцами нос и приподнимали их; другие же монахи помешивали пальцами одной руки в другой руке, собранной в горсть, что обозначало соус, приготовляемый поваром. У конверзов* [Конверзы ("обращенные") принимали часть монашеских обетов, но не постриг, и жили отдельно от братии. Обет послушания обязывал конверзов работать столь долго, сколько требовал аббат. (Прим. ред.)] существовал свой язык жестов, который в основном описывал различные сельскохозяйственные работы. Нас уверяют, что язык жестов не содержал никаких шутливых знаков или фривольных по смыслу. Невинные души могут верить в это, но была ли потребность выразить нечто подобное? Сие заставляет задуматься.

Но, как бы то ни было, тот факт, что монахи разговаривают при помощи рук, долгое время производил впечатление на общество, усматривавшее здесь нечто сакральное. Общество изумлялось не менее жонглера из Нотр-Дам, словами поэта поведавшего следующее:

Коль вы в этот орден придете,

То людей столь великих найдете:

Лишь знаки делают один другому

И не молвят устами ни слова,

И верно, вполне, несомненно,

Не говорят они по-иному.

Измерение времени

Бенедиктинский устав тщательно делит день монаха на определенные части. Пунктуальность - вот главная добродетель, и всякое, даже малейшее, отступление от этого требования должно быть объявлено на обвинительном капитуле. В отличие от сельских жителей монахи придавали большее значение отсчету времени. Но как это сделать за неимением часов?

Первое требование устава Учителя предписывает вставать зимой до петушиного пения, а летом - как раз в тот момент, когда поет петух. Так же измеряли время наемники и ландскнехты. Прибегали также к помощи небесных светил. Мы располагаем весьма любопытным сборником "Монастырские звездные часы" (Horologium stellate monasticum). В нем рекомендуется находиться в определенном месте монастырского сада в нескольких шагах от куста можжевельника, откуда можно видеть два-три окна общей спальни. Когда же появляется та или иная звезда, наступает время либо звонить в колокол и будить монахов, либо зажигать светильники в церкви, либо сразу будить монахов, начиная с аббата, почтительно обратившись к настоятелю: "Господи, уста мои отверзеши" и, как сообщает Кальме, потянув его за ступни! Однако понятно, что такой способ определения времени суток был весьма неточен. Прибегали и к иным, впрочем, столь же ненадежным средствам: наблюдали за длиной тени, которая то увеличивалась, то уменьшалась; читали псалмы (при условии, что монахи не будут петь слишком быстро); использовали горящую свечу и, конечно же, клепсидру или водяные часы; песочные часы, солнечные циферблаты, на которых обычно писали латинское изречение: "Non numero horas nisi serenas", имевшее двойной смысл: "Отсчитываю лишь часы светлого времени суток" или "Отсчитываю лишь светлые (счастливые) часы".

А в результате все это оборачивалась тем, что "брат Жак" никогда вовремя не звонил к заутрене...

Подобные недоразумения происходили часто, судя по тому, что в Клюни задавались вопросом: что следует делать, если по небрежности монаха-"будильника" братия разбужена слишком рано? "Все должны оставаться в постели до тех пор, - гласит текст, - пока не станет возможным читать при свете дня".

Затем изобрели механические водяные и песочные часы. В одном из писем, посланных из картезианского монастыря в Порте около 1150 года, сообщается о часах, которые заводили "в тот момент, когда можно было начинать читать". Эти часы показывали время до 18.30 - дневное время, а на ночь оставалось 10 часов. В целом сутки по этим часам длились 28 с половиной часов. И на самом деле, в те века привычно пользовались "часами" различной длительности, тем не менее все они назывались часами. Так, картезианский час соответствовал примерно 50 минутам современного часа, хотя такое сравнение является несколько смелым.

Герберт из Ориньяка, позднее ставший папой под именем Сильвестра II (скончался в 1003 году), скорее всего усовершенствовал именно водяные часы: он будто бы изобрел часы, которые "регулировались сообразно движению небесных светил". Однако сомнительно, чтобы это были именно современные часы с гирями, механизмом, балансом и ходом. Такие современные часы появятся только в XIII веке, когда для городских торговцев время станет равноценно деньгам.

Для монахов отсчет времени был очень важен, поэтому вовсе не удивительно, что они способствовали усовершенствованию часов. Искусство часовых дел, пишет Шмиц, имело наиболее ревностных попечителей в лице аббатств и в частности, что очень показательно, аббатства Форе-Нуар. Текст, примерно 50 года, под названием "Картина мира" восхваляет часы, которые днем и ночью отмеряют время "молитв, регулярность которых столь приятна Богу". Автор текста полагает (для того времени весьма передовая мысль), что лучше было бы исполнять все предназначенное в жизни, в том числе и вкушать пищу, "в установленный час", потому что "тогда проживешь дольше". Изобретение этого чуда приписывали Птолемею:

Именно он изобрел впервой

Древнейший прибор часовой.

Таким образом, в XIII веке идея регулярности была тесно связана с монашеской жизнью.

Так протекают часы…

Так протекают часы, слагаясь в дни, а дни эти беспрестанно меняются в согласии с изменениями годового богослужения. Нет ничего более размеренного и однообразного, чем монашеская жизнь. Стать монахом - значит, отказаться от ритмов нашего времени, взять на себя обеты независимо от временных и интеллектуальных перемен.

"Посвященное время, - пишет профессор Луиджи Ломбарди Валлаури в необычайно насыщенной статье, - вечность, переживаемая во времени... Это "взвешенное" время... По отношению к мирскому времени (к нашему времени) время послушания - это нечто тихое, спокойное, будничное. Поскольку я не располагаю будущим (по крайней мере, в том смысле, в котором мы его понимаем), то я весь в настоящем... я никуда не спешу... я в буквальном смысле не могу терять свое время...

И само время богослужения гораздо больше является продолжением знаменательных "времен" сонаты или симфонии, нежели серии отмеряемых мгновений ньютоновского времени. Это время, в котором качество главенствует над количеством (я подчеркиваю)... это время... является живой сутью (или "силой") изменений".

Используя более современную метафору, я могу сказать, что монашеское время по отношению к нашей жизни является тем же, чем джазовый свинг по отношению к метроному.

Повседневная жизнь монаха не есть повседневная в банальном смысле этого слова, в смысле монотонности. Нет, это драматичная жизнь в изначальном понимании этого слова, то есть активно переживаемая в различных и постоянно меняющихся ритмах, в которых заключены также и другие ритмы, как внешние, так и внутренние. В целом, вопреки расхожему мнению, нет ничего более далекого от пресловутого образа жизни типа "метро - работа - сон", чем монашеская жизнь.

Попытаемся проникнуть в эту жизнь. Первый большой этап - месса с ночными и дневными каноническими часами, чередование праздников - святых и Господних - с их октавами* [восьмидневный праздник. (Прим. ред.)], "в коих оживают величие и таинство". Так протекает год, "квадрига мира", в ритме времен года, о которых Алкуин говорил, что зима - "изгнание лета", весна - "художник земли", осень - "житница года".

В основной ритм, содержащий почти растительный образ непрерывности жизни, вплетаются ритмы общей жизни: работа в разные времена года, события, возникающие в общежительной жизни, вроде прибытия паломников, путешественников, монахов; появление новициев; рукоположение священников; годовщина обращения того или иного монаха (цветок перед чашей старого монаха; отец-настоятель велит принести стакан вина тому, кто "родился"; этот обычай сохранялся еще полвека тому назад, и все монахи в глубокой тишине радовались этому событию). Затем течение дней болезни, кончина, погребение.

Ко всему этому присоединяются отмеченные этими же событиями, но, тем не менее, самостоятельные движения внутренней жизни, духовная брань - ведущаяся с переменным успехом борьба против природной немощи человека, против его слабостей и изнеможения. Нападения духов тьмы, но также часы радости и света, время внутреннего мира даже в самой борьбе. Возможность всеобщей победы коллективной и индивидуальной жизни монашества. Но победа никогда не бывает всеобщей, постоянной или гарантированной. А по мере того как эта жизнь требует усилий, превышающих обычные силы человека, возникает все больше предпосылок к поражению. И падение тем тяжелее, чем выше поставленные цели.

Но в целом, со всеми высотами и пропастями, с подчас очень тяжким грузом общежительного существования и требований послушания, монашеская жизнь - это радость, радость полная и совершенная. Надо быть очень наивным, чтобы с удивлением написать, как тот журналист: "За пятнадцать дней я ни разу не заметил премонстранта с очевидными признаками меланхолии". И далее: "Никогда я не знал людей более радостных, открытых, менее одиноких, чем эти "отшельники" в келиях". Я могу привести свидетельство из собственного опыта: повсюду я встречал самую откровенную радость, внимание к любому человеку, сладость человеческой нежности. Какое же облегчение встретить людей улыбающихся, приветливых с самого утра, которые не считают себя обязанными, как многие наши современники, жаловаться уже за завтраком.

Еще несколько цитат, чтобы пояснить мою мысль. Вот отрывок из размышлений картезианца Гига: "Горе тому, для кого счастье и удовольствие имеют конец и начало". Еще один отрывок прекрасный и глубокий: "Лесные орехи и ежевика сами по себе являются лакомыми, а разве истина, хлеб - нет?, поэтому любят истину и мир, а значит, Бога". И еще картезианский идеал, который я бы перевел следующим образом: "Беги от мира. Погрузись в тишину. Сумей достичь мира в душе".

Такой образ жизни, совершенно очевидно, не всем по вкусу. Гио де Провен сетует по поводу режима монахов Клюни (хотя Клюни был не самым строгим орденом):

Заставляли там меня, без вранья,

Чтоб, когда я спать хотел,

Я бы бдел,

А когда я есть хотел,

Чтобы зверский пост терпел.

Он настолько напуган одиночеством картезианцев, что даже готов отказаться от рая, если ему предстоит пребывать там в одиночестве:

Никогда б не пожелал, это точно говорю,

Одиноким-одинешеньким быть в Раю.

"В драгоценный час смерти"…

Приор в сопровождении нескольких братьев навещает больного; если есть хоть малейшая надежда на его исцеление, то настоятель читает три молитвы. Когда же надежд на выздоровление нет, братья произносят три другие молитвы, и больной уже знает, к чему готовиться. Он читает "Исповедаюсь" Confiteor, если в состоянии говорить сам, если же нет, то это делает за него аббат. "Если отлетающая душа готова уже разлучиться с телом" (как гласит текст из Флёри), то братья расстилают власяницу на земле или на соломе, крестообразно посыпают ее пеплом и перекладывают на нее умирающего. Этот обычай распространен повсеместно (один только Бек составляет исключение) и нередко встречается даже у мирян.

Всех монахов предупреждают об этом при помощи трещотки, нужно, чтобы тут же собрался весь монастырь, незамедлительно оставив все дела и даже литургию, дабы все вместе сдержанно пели "Верую во единого Бога..." (Credo in unium Deum - Символ Веры).

Больной исповедуется аббату или приору, испрашивает прощение у всей братии за все свои прегрешения, совершенные пред ними и пред Богом, простирается перед собравшимися ниц, если нужно, поддерживаемый двумя братьями, или в мире лобызает их. Агония сопровождается особой символикой: пять ран Христа искупают грехи умирающего, происходящие от пяти чувств. Св. Эдмонд Кентерберийский, скончавшийся в 1240 году, приняв предсмертное причастие, омыл водой и вином пять ран Христа на своем распятии, которое служило ему утешением последние часы жизни, а затем осенил крестом воду, которой было совершено омовение, и благоговейно выпил ее... Дежурный монах помазал ему глаза, уши, нос, губы, руки, ступни ног, пах, поясницу и даже пупок, как пути проникновения греха. Поясницу, то есть почки, помазали потому, что они есть вместилище сладострастия у мужчин, как пупок - у женщин. Так, по крайней мере, считали монахи в Кентербери. Умирающий причащался Телом и Кровью Господними, устремив свой взгляд на крест.

Старинные сборники предусматривали вопросы, задаваемые умирающему, вроде следующего: "Вы рады умереть в христианской вере, в одеянии монаха?" Это было мрачно и вместе с тем волнующе. Если агония затягивалась, то братия удалялась, оставляя одного монаха читать о Страстях Господних возле постели умирающего. После наступления смерти тело обмывали теплой водой в больничном помещении на специально приготовленном для этого камне (если же умирающего помазали перед смертью, то его обмывали только на третий день). Тело обмывали с ног до головы за исключением срамных частей, которые прикрывались сорочкой. Эту процедуру выполняли монахи того же ранга, что и усопший. Так, священник омывался священниками, конверз - конверзом (священники должны были вымыться перед тем, как служить мессу).

Руки умершего соединялись под куколем* [Куколь или кугель, гугель, - средневековый капюшон, покрывающий плечи, переходя в пелерину; теплая удобная, очень популярная в XIII-XIV веках одежда, хорошо защищает от холода и к тому же украшает голову как ореол. (Прим. ред.)], который будет потом зашит, на лицо опускался капюшон. Надевались чулки и обувь; ни одна деталь костюма не должна была болтаться. Вся одежда окуривалась ладаном и кропилась святой водой. В аббатстве Бек одежда и обувь на покойнике должны были быть совершенно новыми, ни разу не одеванными прежде. У картезианцев тело умершего клали прямо на землю, завернув в белую ткань из грубой шерсти, служившую саваном: смирение после смерти, как и при жизни. Тело в церковь вносили те же монахи, которые и омывали его. Монже повествует о тележке с трещоткой для перевозки умерших в картезианском монастыре в Дижоне. Вся братия располагалась вокруг гроба (в тех монастырях, где гроб предусматривался) или же, как у траппистов, вокруг доски, на которой лежал усопший. Зажигали два подсвечника - один у изголовья, где находился крест, а другой - в ногах. Вся братия неотлучно присутствовала у гроба, за исключением часов богослужений, капитула, принятия пищи и сна, когда у ложа покойного бодрствовали предусмотренные монахи.

Затем тело предавали земле, что сопровождалось различными молитвами, чтением псалмов в соответствии с определенной службой, которая в разных орденах проходила по-разному в соответствии с традициями, сложившимися в течение столетий. Картезианцы над могилой кадят ладаном и кропят ее святой водой. В Эйнсхеме в могилу бросают несколько угольков из кадила, а на грудь покойнику кладут молитву об отпущении грехов и Символ Веры. Никаких цветов. Там, где гроб отсутствует, тело погребают прямо в землю, как у траппистов, или под деревянной крышкой, как у картезианцев. Настоятель первым бросает в могилу три лопаты земли. Другие монахи следуют его примеру и поют при этом молитвы до тех пор, пока земля не скроет тело целиком. После погребения (трапписты встают на колени и молят Бога быть милостивым к умершему и простить ему грехи) все возвращаются в монастырь и снимают с себя белые одеяния. Гасят свечи. Умолкают колокола. Картезианец после своей смерти удостаивается простого деревянного креста на могиле, причем анонимного. Кладбище зарастает травой, ибо стоит ли заботиться о том, что было прахом и вернулось в прах? Изредка, может быть, в одном случае из пятидесяти, орден канонизирует своего умершего монаха. Настоятели имеют право на каменный крест на могиле. Кладбище Гранд-Шартрез насчитывает 23 таких креста, 17 из которых с надписями, указывающими возраст умершего, год кончины и продолжительность его настоятельского служения. На единственном из этих крестов, кроме упомянутых сведений, начертано изречение: "Ныне прах и пепел" - напоминание о том, что осталось от человека, столь ревностного и деятельного при жизни. Крест принадлежит дому Ле Массону (1675–1703), из всех картезианских настоятелей наиболее близкому по духу Людовику XIV.

Свиток мертвых

Пища, предназначавшаяся для умершего монаха, отдавалась бедным, этим "стражам Неба", как говорил св. Одон. Эта милостыня продолжалась в Клюни, Гирсау, Кентербери - тридцать дней, а в Германии - год.

В течение тридцати дней монахи служили поминальную службу, а также семь последующих месс. Каждый священник служил семь месс. Монахи, не являвшиеся священниками, трижды прочитывали Псалтирь. Неграмотные - семь Miserere, а если и этого не знают, то семь раз Pater noster* ["Отче наш" (лат.).]. Так, во всяком случае, поступали в Сов-Мажер. У авелланитов смерть монаха означала семь дней поста на хлебе и воде, семь дисциплин, каждая по тысяче ударов, семьсот поклонов и тридцать раз чтение Псалтири. Если кто-то умирал, не выполнив этого правила, то оставшиеся в живых делили между собой его обязанности. У картезианцев в этой ситуации, как и в других, царят простота и умеренность: только чтение Псалтири дважды и тридцать личных месс...

"Когда умирает картезианец, о его смерти сообщают всему ордену, и, согласно древней традиции, письменное извещение указывает возраст умершего, если он был старше 80 лет, и продолжительность его пребывания в монастыре, если он провел там более 50 лет" (Гранд-Шартрез).

В каждом ордене происходило оповещение о смерти его члена. Чтобы не исписывать дорогостоящий пергамент, довольствовались тем, что один монах сообщал эту новость, переходя от монастыря к монастырю с одним экземпляром документа. Каждая обитель выражала свои соболезнования, письменно подкрепив их каким-нибудь благочестивым высказыванием или стереотипной формулировкой, иногда хвалебными стихами в адрес покойного. Иногда предавались личным размышлениям. Так, одна монахиня призналась, что "из любви" она заточила себя в темном месте и сидела на сухом хлебе и воде. Известен случай, когда некий "скороход" обошел 133 монастыря от Испании до Льежа и Маастрихта. Соболезнования после такого количества визитов располагались на огромном свитке, так называемом "свитке мертвых", более двадцати метров в длину!

В то время как весь цивилизованный мир изменяется быстрее и быстрее, приближаясь к собственному идеалу эффективности, достатка и комфорта, есть места, где жизнь отстает от нашей лет примерно на пятьсот. В монастырях братия живет по древним законам.

Святая Гора Афон

Согласно законам Святого Афона более молодой монах обязан ухаживать за более пожилым. У монахов много и других обязанностей. Их день проходит в трудах и молитвах. Подъем - в пять утра. Затем служится литургия, после которой монахи идут в трапезную, где пьют чай или кофе. Потом они заняты работой. В 13:00 - обед. Летом есть часовой послеобеденной сон. Зимой этого нет. Ввиду короткого светового дня монахи встают в четыре утра. После обеденного сна - работа. Монахи не ужинают. Вечером они идут в церковь, где приносят благодарения Богу за прожитый день. Последняя молитва приносится Ангелу Хранителю на предстоящую ночь.

В праздники жизнь монахов отличается от будней. Они целый день проводят в церкви, ходят с визитами в другие монастыри и келлии. Вечером для всех накрываются столы для трапезы. Готовится рыба.

На вопрос о том, как жить сегодня людям в таком не простом современном мире, где много жестокости и злости, архимандрид Феонас - настоятель келлии святого Никодима - ответил просто: «Просыпаясь каждое утро, помните, что самый большой подарок, который сделал для нас Господь, это его жизнь. Умываясь, всегда думайте о том, что этот ваш день может быть последним в вашей жизни и поэтому, надо делать только хорошее, любить ближнего. Ведь смысл учения Христа - в любви. И люди должны, не просто говорить о ней, а иметь любовь внутри себя».

Распорядок дня корейских буддийских монахов и монахинь

В корейском буддийском монастыре день начинается в 3 часа утра. Один из монахов встаёт раньше других и облачается в церемониальную одежду. Затем он тихо начинает бить в «моктхак», деревянный колокообразный ударный инструмент, и петь буддийские сутры. Продолжая песнопение он проходит по всей территории монастыря.

Эта церемония пробуждения выполняется ежедневно, независимо от погоды. Монахи, услышав звуки «моктхак», встают и готовятся к утренней церемонии. Через некоторое время раздаются удары в большой монастырский колокол, барабан, гонг и деревянную рыбу, и все монахи идут к Главному залу для песнопения.

Перед утренней церемонией монахи бьют в четыре предмета: большой колокол, барабан, гонг и деревянную рыбу. Каждый из этих предметов представляет группу существ, живущих в мире. Большой колокол звонит для предков, барабан из кожи животного - для животных, гонг в форме облака - для существ, живущих на воздухе, а рыба, вырезанная из бревна - для существ, живущих в воде. Считается, что услышав удары и песнопение, каждое существо освобождается мудростью Будды.

После утренней церемонии, каждый из монахов продолжает своё занятие: студенты идут в ученический зал, старшие монахи идут в зал размышления, а рабочие монахи готовят завтрак.

Завтрак начинается в 6:00 часов. Он состоит из овсяной каши и квашенных овощей, которые подаются в четырёх индивидуальных посудах. Наиболее важная часть дня - время после завтрака, в которое можно спокойно заняться своим учением. В это время большинство монахов продолжают заниматься или медитируют.

В 10:30, помня традицию Будды есть один раз в день, монахи собираются в Главном зале, поют и предлагают рис. После этой церемонии наступает время обеда. Монахи поют до и во время еды, что делается для того, чтобы напомнить себе, что еда употребляется не для наслаждения, а для питания организма.

После короткого периода свободного времени после обеда, монахи вновь занимаются учёбой до 17:00. Затем время для ужина, которое зависит от сезона. Зимой в монастыре ужинают на один час раньше, чем летом. Приблизительно через час после ужина большой колокол храма объявляет время для песнопения:

Услышав звук колокола, монахи идут к Главному залу и занимаются там песнопением и медитацией. Затем около 21:00 монахи могут ложатся спать, и все огни в храме выключаются.

Валаамский монастырь -- ставропигиальный, то есть находится под наблюдением и каноническим управлением Патриарха Московского и всея Руси. Указом Патриарха Алексия II в Валаамской обители восстановлено игуменство, которое предусмотрено старинным Уставом Валаамского монастыря, утверждённым к применению также указом Патриарха. Устав Святого Валаама составлен по типу и строгости Афонских монастырей; повелевает «ничего не предпринимать настоятелю без совета братии». Поэтому регулярно собирается Духовный Собор старшей братии, в который входят игумены, духовник, благочинный, гостинник, ризничий, помощник игумена по приёму паломников, скитоначальники, казначей, эконом.

Распорядок дня

Одно из Валаамских чудес -- лик старца Назария, проявившийся в 1997 году после удара грозовой молнии на сломе ветви дуба возле развалин его пустыни. Игуменское кладбище, 2012

О распорядке дня в Валаамском монастыре и особенностях богослужений подробно рассказал в православной печати настоятель - епископ Панкратий.

Богослужебный суточный круг в Валаамском монастыре начинается в 17:00 вечерней с малым повечерием. Затем читается валаамское монашеское правило, три канона с акафистом Божией Матери, и чин прощения.

После правила братия направляется в трапезную на ужин. В 21:00 удар колокола возвещает время безмолвия, во время которого монахи читают келейное правило, состоящее из Иисусовой молитвы и поклонов.

Утреня, предваряемая полунощницей, в монастыре совершается в 5:00. После этого братия переходит в храм Валаамской иконы Божией Матери, где служится ранняя Божественная литургия. Служба заканчивается в начале девятого. После утреннего чая (келейно) и краткого отдыха монашествующие, послушники и трудники отправляются на послушания, распределённые благочинным. В 13:00 -- обед в братской трапезной. За трапезой очередной монах читает святоотеческие творения. Присутствие всей братии обязательно. После чтения настоятель в знак благословения передаёт чтецу часть своей трапезы, которую тот принимает с благодарностью и умилением. После трапезы в 13:30 каждый день у раки основателей монастыря преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, служится молебен, а в среду -- молебен у чтимого списка иконы Божией Матери, именуемой «Всецарица». В воскресенье после вечерни соборно служится молебен с акафистом преподобным Сергию и Герману. В 21:00 -- расход из храма.

Каждый монах вместе со своим духовником или с настоятелем индивидуально решает, когда лучше молиться, читать келейное правило. Для новоначальных насельников келейное правило длится обычно полчаса, затем, по мере приобретения навыка и духовного опыта, продолжительность чтения правила постепенно возрастает.

В 22:00 отход ко сну. Сон у братии длится обычно 4--5 часов ночью и пару часов днём, после обеда. Всего на сон в сутки выделяется 6-7 часов, как об этом предписывается в святоотеческих книгах. В «Добротолюбии» указано, что новоначальный монах должен спать 6 часов. «Меньше не надо, потому что нервная система может не выдержать. Но и досыта высыпаться тоже не рекомендуется», -- уточнил в интервью для печати епископ Панкратий.

Доклад архимандрита Алексия (Мандзириса), игумена монастыря Ксенофонт (Святая Гора Афон), произнесенный на монашеской конференции «Организация внутренней жизни монастырей» 21-22 июня 2018 года в Полоцком Спасо-Евфросиниевском ставропигиальном женском монастыре.

Ваше Высокопреосвященство, Ваши Преосвященства, благословите! Достопочтеннейшие отцы игумены и матушки игумении, радуйтесь о Господе!

Сегодня я имею радость и честь обратиться ко всему честному собранию, участники которого стремятся угождать Богу, чают спасения своих бессмертных душ и служат народу Божию к познанию Его святой воли. Поэтому мы облачились в монашескую схиму и пришли в избранное место жаждущих равноангельного жития, которое божественный Иоанн Синайский в своей «Лествице» характеризует так:

«Монах есть тот, кто, будучи облечен в вещественное и бренное тело, подражает жизни и состоянию бесплотных. Монах есть тот, кто держится одних только Божиих словес и заповедей во всяком времени, и месте, и деле. Монах есть всегдашнее понуждение естества и неослабное хранение чувств».

В этой цитате из творений божественного отца содержится цель, борьба и путь нашей монашеской жизни.

Господь наш Иисус Христос для тех, кто жаждет Его и верит в Него, является путем, истиной и жизнью, спасением человека.

Так и мы все, оставившие все мирское, совершили это по вере в Бога для нашего спасения и для того, чтобы возносить наши молитвы о всяком творении. Однако, если и по какой-то другой причине мы избрали сию христоподражательную жизнь, нам необходимо пересмотреть свои побудительные причины и принять слова Бога: «Не вы Меня избрали, но Я вас избрал и призвал». Это должно привести нас к пересмотру своих взглядов, заставляющих нас сомневаться в том, что мы по воле Божией оказались в этой святой и священной монашеской обители.

Новоявленный святой Порфирий Кавсокаливит в своем духовном наследии пишет следующее: «Великое дело - монашеская жизнь!.. Она является жизнью превосходной… Эту жизнь называют ангельской, и она есть ангельская жизнь. Однако для того, чтобы монах жил правильно, он должен иметь монашеское сознание. И этого он достигнет, если весь полностью обратится к Богу, следуя той цели, которую он перед собой поставил, живя в молчании, умной молитве, аскезе и послушании».

Когда же монах, пришедший в монастырь, не усваивает правильно основы и ценности монашеской жизни, но приносит с собой в монастырь свои мирские привычки и живет мирскими взглядами, тогда он отдаляется от подлинной своей миссии, которой является освящение его души, и живет по своей воле, которая чаще является страстной и эгоистичной, чем боголюбивой и человеколюбивой.

Призванные Богом в избранное монашеское воинство, мы должны жить так, как предписывают Святые Отцы и Священное монашеское Предание. Прежде всего, монах должен преуспевать в истинной и подлинной любви к Господу по заповеди Спасителя Христа: «Возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душой твоей » (Лк. 10:27).

Монастырь является земным раем, где поются священные службы, совершаются Божественные Литургии, исполняется каждый день келейное правило, читаются священные тексты, монахи и монахини трудятся на благо монастыря. Все это дается как средства, чтобы нам уподобиться Христу, и чтобы любовь к Богу действовала сильнее. Таким образом, исполняется отеческое слово: «Душа, молись, чтобы спастись, тело работай, чтобы себя прокормить».

Суточный круг монаха посвящен служению Богу в молитве, однако, любовь к ближнему и забота о телесных нуждах также не оставляются. Сутки делятся на четыре шестичасовых части: шесть часов (если сложить все вместе) посвящается общей богослужебной молитве в храме монастыря.

В святогорском литургическом уставе находит выражение пророческое слово: «Седмерицею днем хвалих Тя о судьбах правды Твоея » (Пс. 118:164).

Поэтому суточный круг состоит из семи ежедневных служб:

1). полунощница;

2). утреня и первый час;

3). Божественная литургия;

4). параклис Пресвятой Богородице;

5). третий и шестой часы;

6). вечерня с каноном Божией Матери;

7). повечерие с акафистом.

Так, акафистом заканчивается суточный круг общих богослужений монашеского братства.

Я рассказываю вам об укладе жизни, которому ежедневно следует наш монастырь и практически все монастыри на Святой Горе Афон.

День начинается личным келейным правилом в три часа утра. В 4 часа утра начинается общая богослужебная молитва и продолжается до 7.30, во время которой служится полунощница, утреня, часы и Божественная Литургия.

В 9.00 совершается Параклис Божией Матери, и сразу затем идет трапеза.

С 10 часов до 16 часов ­– время исполнения послушаний.

В 18.00 бьют в било к вечерне, которой предшествует 6-й час, сразу по окончании вечерни читается канон Богородице по гласу Октоиха.

Затем все расходятся по кельям для телесного отдохновения. Два или три раза в неделю проводятся беседы с братией, во время которых обсуждаются духовные темы по выбору Геронды и разбираются вопросы, интересующие насельников.

Этот распорядок дня действует в течение летних месяцев. В зимний период распорядок дня корректируется в связи с тем, что день становится короче.

Четкий распорядок дня и ночная молитва – это необходимые условия для духовного преуспеяния монаха.

Полунощи востах исповедатися Тебе о судьбах правды Твоея (Пс. 118:62). В нощех воздежите руки ваша во святая, и благословите Господа (Пс. 133:2).

Ночь является наиболее подходящим временем для непрерывной, умилительной молитвы и способствует собранности ума. Безмолвие, темнота, тишина природы – все это помогает возвышению духа и упражнению тела. Как и Господь наш, как упоминается в Евангелии, «…пробыл всю ночь в молитве к Богу » (Лк. 6:12).

У посвященной Богу души есть возвышенная духовная потребность напитывать себя посредством молитв, Божественных литургий, Всенощных бдений. Это все преображает душу подвизающегося монаха.

Днем отцы и братия призываются потрудиться на послушаниях. Послушание церковника, гостиничного, певчих, садовника, полевые работы, которые есть в монастыре, послушание повара, трапезника, иконописца, резчика по дереву и т.д. Каждый монах на том месте, где находится, должен чинно и с любовью исполнять свое послушание и трудиться с другими братиями с добрым к ним расположением. Любовь, соработничество, послушание и терпение – это добродетели, которые обеспечивают мир между нами и хорошее исполнение нашего послушания.

Третий шестичасовой промежуток посвящен личным нуждам монаха, исполнению келейного правила, которое включает в себя молитву по четкам, поклоны и то, что определит Геронда – духовник. Сюда входит также свободное время для чтения и других личных занятий.

Последний шестичасовой промежуток отводится для телесного отдыха монаха. Этого времени достаточно для того, чтобы телесно отдохнуть и набраться сил для шествия нашим монашеским путем и для исполнения наших послушаний.

В течение дня обычно бывает два приема пищи в трапезной монастыря. Все братство участвует в трапезе, и одновременно читается какой-то святоотеческий текст в зависимости от праздника, дня памяти святого или чтения, которое благословил Геронда (Геронтисса в женском монастыре).

Следуя всем вышеперечисленным правилам, будет преуспевать раб Божий и понимать осознанно, «почему он оставил мир» и каково истинное предназначение его посвящения в монахи.

Возможно, когда-то будут случаться непредвиденные обстоятельства, которые будут перегружать наш ежедневный распорядок новыми обязанностями. Когда это случается по благословению, мы должны быть мирны. Но только должны быть внимательны к тому, чтобы по нашей беспечности эти исключения не стали правилом.

Потому что часто так случается, что шестичасовой рабочий день (отведенный для исполнения послушаний) становится восьмичасовым и десятичасовым. Поэтому требуется рассуждение и следование установленному распорядку. Также к богослужебной молитве, келейному правилу мы не должны относиться как к какой-то принудительной тяжелой работе, но как к необходимой пище для нашей души, предпочтительному нашему деланию, как говорит и святой Паисий Святогорец. Спросили как-то авву Варсонуфия: «Геронда, дай нам молитвенное правило». Он ответил: «Каждый ваш вздох должен быть молитвой». Из этого видно, какую ревность мы должны иметь в духовном делании. Случается, что мы проводим наш день, исполняя свою волю, в лишних ненужных занятиях, многословии и праздности. Это все уничтожает следование нашему монашескому укладу жизни.

Поступая в монастырь, подразумевается, что мы отречемся от наших мирских привычек. Если же мы будем бесконтрольно пользоваться современными техническими достижениями, иметь мобильные телефоны и компьютер, то как мы умиротворим свою душу и как преуспеем духовно? Нашему трезвению будут мешать разные фантазии и мирские заботы.

Регулировать все эти вопросы призван Геронда или Геронтисса, игумен или игумения. Однако, все это невозможно осуществить, если не будет послушания и доброго произволения со стороны насельников монастыря.

Какими бы хорошими и просвещенными не были бы предстоятели, они не смогут ничем помочь монастырю в следовании установленному распорядку жизни, если насельники не будут иметь доброго произволения, а каждый будет исполнять свою волю, слушать свои помыслы, которые уводят его в своеволие, нерадение, осуждение, расслабление.

Для того, чтобы общежитие функционировало в духе Святых Отцов и Предания, должен быть установлен четкий распорядок жизни, должно быть доброе произволение у всех членов братства, послушание и дух жертвенности, любовь и терпение.

«Самоотречение» – это условие духовного развития монаха. Эгоцентризм и своеволие нас ведут к замкнутости на самом себе и делают нас непослушными и своевольными, удаляют нас от братства.

Эти отрицательные свойства препятствуют проявлению нашей любви к Богу, ближнему и всякому творению. Своей богоугодной жизнью монах исполняет отеческое слово: «Монах от всех удален и со всеми соединен». Своей молитвой он «обнимает» все небесное и земное, своей любовью он успокаивает больных и несчастных, своим словом и своей жизнью вдохновляет и направляет людей к истине Христа, что и является богоугодной и человеколюбивой милостью.

Послушание, нестяжание и девство нас отделили от мирских пожеланий и соединили с Богом, друг с другом и со всем творением. Это основополагающие добродетели, на которых строится жизнь монаха во Христе. Так расширяется сердце монаха и становится жертвенником Богу, где молитвы, поклоны, всепрощение, простота и любовь Христа царствуют, и успокаиваются «труждающиеся и обремененные» своей жизнью наши ближние и братия.

Такой идеальный образ монашества, который мы описали, является отражением святого опыта наших Отцов. Конечно же, легко обо всем этом говорить, однако, трудно все это исполнять. Относительно этого богоносные наши Отцы нас учат, говоря: «Дай кровь и приими Дух». Кровь – это наш повседневный подвиг. «С терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса» (Евр. 12:1–2). Этот духовный труд приносит божественные плоды и сладость подвизающейся душе.

В этом подвиге мы не одни: Господь с нами на всякое время. Посмотрите, что нам говорит Геронда во время монашеского нашего пострига: «Господь будет ложиться с вами и вставать, Он будет услаждать и облегчать нашу душу от нападения искушений ». Главное, чтобы мы с верой и доверием прибегали к Его всемогуществу.

Помню, я как-то прочитал в Патерике об одном монахе, который, когда убирал храм, увидел, как вошел бес в храм и начал подталкивать его выйти из храма. Монах боролся, но уже приближался к двери храма под воздействием искушения. Тогда он ухватился за двери и закричал: «Господи, помоги мне!» И как только он произнес имя Господа, явился Господь, и стал невидим бес. Тогда монах с жалобой обратился к Господу: «Господи, где Ты был?» И услышал голос Господа, говорящего: «Как только ты меня позвал, Я пришел. До этого ты боролся сам, поэтому подвергся опасности». Имя Господа нас спасает от всякого искушения, когда с верой Его призываем и имеем доверие Божественной помощи и содействию.

Богородица наша также сильная Предстательница и неусыпная Заступница, Руководительница на нашем монашеском пути, Которая нас избавляет от хитрых уловок бесовских. Поэтому, призывая Ее, мы поем: «Все упование мое на Тя возлагаю, Матерь Божия, сохрани мя под кровом Твоим».

Святые Отцы, которые шли «узким и прискорбным путем», и одерживали победы верой, послушанием, смирением, терпением, покаянием, любовью, аскезой, нас вдохновляют и помогают нам в монашеских наших бранях, когда мы их призываем в молитве и стараемся идти по их стопам, подражая их подвигам. «Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», – такими словами заканчиваем мы каждую нашу молитву.

Осмысленное покаяние и исповедание наших помыслов и поступков врачуют наши души и избавляют от чувства вины. «Не утаивай помыслы», – учат нас божественные наши учителя, потому что помысл, который был утаен, становится динамитом и взрывает наш душевный мир. Таинство покаяния и исповеди нас избавляет от всякого греха и дарует нам божественный дар общения с Владыкой Христом в Божественном Причащении. Частое приобщение Святых Тайн сподобляет нас становиться «едиными со Христом» и соединяет нас друг с другом.

«Тело Христово приимите, Источника бессмертного вкусите». Источник, который нас напояет водой жизни и бессмертия – это Божественное Причащение. «Во оставление грехов и жизнь вечную» мы причащаемся Пречистого Тела и Честныя Крови Господа. Участие наше в этом таинстве должно быть частым и осмысленным. Частота причащения определяется духовным отцом. Два или три раза в неделю обязательно должны мы приобщаться Великого Таинства Божественной Евхаристии!

Предпосылкой для того, чтобы приступать к этому таинству так, как мы сказали, является чистота нашего сердца, поэтому мы должны отвергнуть осуждение, свою волю, неприязнь и наши страсти, и возделывать мир в сердце, стараясь любить и тех, кому мы неприятны.

Непрестанная молитва «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго» нас ограждает от брожения ума и от прилогов лукавого, святая эта молитва нам дает радость и помощь, и тем, за кого мы молимся с верой и благоговением.

Пост и воздержание нас охраняют от желаний, которые оскверняют наши душу и тело, и они очищают наши мысли от помышлений суетных и лукавых.

Если мы будем жить в духе подлинного монашества, тогда будем преуспевать в нашем монашеском призвании, и наше сердце станет землей благой, на которой возрастут плоды Святого Духа.

Будем помнить, что и физический труд – это благословение, это дар Божий, как говорил святой Паисий Святогорец: «Труд оживляет наше тело и освежает наш ум. Если бы не дал Бог работу, то человек покрылся бы плесенью. Сколько людей любят трудиться также и в своей старости. Потому что работа дает им жизнь». Работа – это молитва, когда она совершается с молитвой.

Нашими духовными обязанностями являются и поклоны, которые мы исполняем во время нашего правила. Поклоны – это молитва, во время которой мы покланяемся Всемогуществу Бога, и благодати Богородицы, и всех святых. Это и аскетические упражнения, которые помогают лучше всех других аскетических упражнений, смиряют наше тело, наш эгоизм и приводят душу в умиление. Мы признаем величие Бога и свою немощь. Все духовные и практические вещи, которые мы унаследовали от Святых Отцов, ведут нас к духовному совершенству и освящению.

Достопочтенные мои братия игумены и преподобные игумении, нас сподобил Господь облечься в блаженную монашескую схиму, что, по учению Святых Отцов, нас ведет к трем обетам, которые необходимы, чтобы нам исполнить свою миссию: первое – отречение всех мирских вещей и людей, в том числе, родственников; второе – отсечение нашей воли; и третье – отречение честолюбия и эгоизма.

Так наше общество уподобляется небесному жительству, и мы своей жизнью свидетельствуем евангельскую истину: Ибо вот, Царство Божие внутри вас есть (Лк. 17:21) и еще слово Господа кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14:23). И что может быть бесценнее и выше того, чтобы нам стать храмами Божиими, в которых будет пребывать Святой Дух, и наша душа просветится светом Святой Троицы.

Какая иная может быть цель нашей жизни, мои братия и сестры, кроме той, чтобы мы сподобились стать храмами Божиими и достигли желанного нашего спасения? Однако, это даруется не тем, которые одним оком смотрят на небо, а другим на мир, но тем, которые пребывают в подвиге, чтобы уподобиться Христу, следуя своим монашеским правилам и заповеди любви ко всем: «Возлюби Господа Бога твоего… и ближнего твоего, как самого себя».

Когда все «благопристойно и чинно» бывает (1 Кор. 14:40), как учит нас апостол Павел, тогда мы идем путем Господним, радуясь и принося плоды покаяния, молитвы, свидетельства веры, любви и терпения.

Помолитесь, Преосвященнейший отец и владыка, чтобы мы были достойны того призвания, к которому призваны, чтобы мы были трезвенны в молитве, внимании и любви, и стяжали плоды Святого Духа, святые добродетели, которые являются украшением наших душ.

Перевод с новогреческого инокини Александры (Купаленко)